Август 1991 года — такой наивный, такой восторженно-пошлый в своем неожиданном торжестве — создал огромную пропасть между теми, кто прямо от разбитого троллейбуса на Садовом кольце шагнул в новую жизнь, с ее факсами, ксероксами, дамами-господами и прочим ринако, — и всеми прочими, кто вынужден был остаться в старой, у развалившегося коровника и на ржавых жигулях.
1991 год был голодный, 1992 год был нищий, 1993 год был кровавый, 1994, и особенно 1995 год был широко, щедро кровавый, и пока у одних жизнь шла только вверх-вверх-вверх — у других как упала вниз, да так там внизу и ползла, кашляя и бормоча, что Сталина на вас нет.
Пропасть не сокращалась.
Она приглашала к большой мести и большой резне.
Вместо этого с другим веком возникла другая власть и другая судьба.
Власть, которую мы тысячу раз справедливо ругаем, и судьба, которой мы тысячу раз имеем право быть недовольны, — но главное произошло.
Худой мир между выигравшими и проигравшими был заключен.
Робкий шаг назад — ко всем тем, кто безнадежно отстал — был сделан.
Упавшие — оперлись хоть на какой-то костыль, а улетевшие в небо вдруг наткнулись на сетку и забормотали, что Ельцина на вас нет.
2000 год был скучный, 2001 год был скучный, 2002 год был скучный, и даже 2017 год, дай Бог, так и останется скучным — и это, страшно сказать, хорошо.
Но не для всех.
Кому-то же хочется и обратно, туда, к троллейбусу и баррикаде, чтобы у нас снова все, сразу и насовсем, а эти, как их там, ну, отсталые, пусть проваливают в свой коровник.
Но троллейбусов на Садовом больше не держат.
Как и пошлого августа, с его новой жизнью.
Жизнь по-прежнему старая.
И такой — она мне нравится немного больше.
Свежие комментарии